Марина Тарасова


* * *

Та, что живет на последнем (не привиделось мне) этаже,
как уже на взрыхленной кем-то нездешним меже,
ближе к прохладному небу и высоко от земли,
видит все по-другому, видит то, что вдали.
Дикий жасмин у церкви, иволга, бересклет.
Как я крестилась поздно - в тридцать неполных лет.
...Гроб Господень - в тумане, слышится звон окрест,
даже в темных лавчонках, где тиражируют крест.
Жирный запах съестного и амулет на грудь, -
нет, не искуплен, откуплен смертный кровавый Путь.
...Только Хоспис в смятеньи, этот скорбный редут.
Стража блещет мечами, кто-то воскликнул: "Ведут!"
Настежь дверь распахнулась.
Щелкнула гибкая плеть.
Только смертница может смертника пожалеть.

* * *

- Все они нетопыри, -
шепчет Вероника. .
вот платок мой, Ха-Нацри! .
Шепот громче крика.

Хава цели ле шарон! [Славься, лилия Шарона]
Вечно будь хранима!
Подо мной кремнистый склон,
Пыль Иерусалима.

Вьется желтый, пыльный смерч
над стеною плача.
Как науськивает смерть
толстый бич палачей.

Предо мною Крестный Путь.
Церковь Осужденья.
Дай же воздуха глотнуть,
вымолить прощенья.

Дай же наземь не упасть
в церкви Бичеванья.
Наша участь . только часть
Божьего страданья.

Отпечаток на платке,
трепет в смертном слове.
Свечка тонкая в руке,
жаркая от крови.

* * *

Жажду Бога человек утоляет безбожием.
Д.Мережковский, "Тайна Трех"

Пока
Сжигали Джордано Бруно,
инквизиция пировала.
Вихрь взметнулся огнем Перуна,
как из адского поддувала.
Что-то плел опьяневший епископ,
обещая всемирный потоп,
белый лед в обжигающем виски,
Божьей кары стальной перископ.
- Лучше вмиг отворить себе вены. -
как сказал бы лукавый поэт,
возвращаясь в Воронеж из Вены,
новый аутодафет.
Может, лучше открыть себе вены,
если все обращается в прах,
согревая чудовище веры
на языческих этих углях.